Из ремарок переписчиков на полях древних рукописей.
Я так хотела подольше насладиться покоем первых проблесков милости от прохлады долгожданной осени в Каракалинской гостинице (извините за использование прежнего названия поселка, которое больше по душе), где виноградные беседки и вольные деревья так ласкали меня воспоминаниями о беспечной юности, прогулках в недосягаемом ныне Фирюзинском парке под Ашхабадом. Но как только пришло известие, что герой моего намеченного рассказа уже ждет меня, я незамедлительно умчалась к нему в село Геркез, где бесконечные горы, а дома утопают в гранатовых садах, а они главные кормильцы запада горного края. Вот-вот многотонники, загруженные доверху гранатами, взрывающимися только дерзким живительным соком, спустятся на базары страны. Другой работы для здоровых и сильных мужчин в тех селах пока нет. Сейчас государство строит дорогу в дальнее село Чандыр. Может, и предприятия какие-нибудь тогда появятся.
Тот, к кому я спешила, несомненно, как и все нештампованные люди, прекрасная мишень для уколов рапирой самодовольства. Я и сама была не раз шокирована, когда он в национальном халате и старой шапке, будто подаренной нищим хитрецом Алдар-Косе, приходил в редакцию. Но все забывалось, когда начинал говорить. Он приносил какие-то статьи, куда-то ездил за границу с помощью спонсоров, называл себя суфием, читал молитвы на арабском и стихи Махтумкули. Потом исчез из виду, но время от времени прилетали слухи, что он пишет о великом туркменском поэте.
«Нештампованный» геркезец в тот вечер он был более чем нарядным: джинсы, белая футболка и бейсболка на обритой голове. Он наливал мне чай во дворе за круглым столом под клеенчатой скатертью. Видимо, часто городских принимает, которые уже не умеют сидеть на тахте.
Кто же он, Аширмурад Хасмамедов?
Воспитанник Бахарденского детского дома, потом студент Ленинградского университета имени А.А. Жданова, который так и не добился высокой зарплаты, но радуется до сих пор не только случайным червонцам в кармане, но и своим грандиозным планам.
Осматриваюсь. Сад уже почти высох. На белой, прожаренной зноем земле корчились, каменея, так и не дозревшие плоды смоковницы-инжира, парашютами планировали пожухлые виноградные листья, а гранаты-нар краснели не на всех деревьях. Это радовало только надоедливых соседских кур, роющихся в земле, да злых ос, которые считают перезревшие кисти винограда своей законной добычей и не подпускают туда даже хозяина. Он после каждой неудачной попытки сорвать хоть немного для меня, приходил удрученный и уверял, что к ночи осы успокоятся…
- Воды нет в этом году. Сумбар, наша надежда, совсем обмелел, не донес до нас влаги. Каждый год мой сад приносил хоть какой-то доход. А сейчас и ста манат не выручу…
Но на быте поэт не зациклился:
- Арабский на истфаке Ленинградского университета преподавала Вера Николаевна Крачковская. Ее мужа – знаменитого переводчика Корана академика Крачковского видел в 1959 году на лекции по истории Ислама, которую он начал словами «Я не еврей и не немец, я белорус, родился в Гомеле, фамилия означает водоплавающую птицу крякву». Они познакомились в Алжире, где Вера Николаевна преподавала, и тайно приняли Ислам, а потом всю жизнь вынуждены были скрывать это от всенюхающих кэгэбистов. Крачковские, известно было всем, сторонились компаний с алкоголем и всяких политических посиделок. Они жили вне политики, только в науке, довольствуясь сладостью исламского вероучения. Как тяжело было им, можно судить уже потому, что Вера Николаевна почти шепотом говорила нам на лекции, скажите «да» и Коран осветит всю вашу жизнь, это самая поэтичная книга.
В России при советской власти хоть в библиотеке можно было взять Коран, в Туркмении и это было невозможно — выдавали в библиотеке эту книгу, как бомбу, только по разрешению горкома партии. Была настоящая война с Богом, его посланником Мухаммадом.
Высоко в горах в селе туркмен — гергез читал мне из Анны Ахматовой, восторгаясь и подражая даже голосу автора.
- «Есть на свете один город Петербург, Петроград, остальные просто города». В Дом Пушкина она пришла, высокая, величественная, даже скорее внушительная. На нее смотришь — на других не хочется смотреть. Когда сняла пальто, мы увидели брошь на цепочке, была одета так красиво, что мы решили, непременно по итальянской моде.
Видел Расула Гамзатова, он читал нам, студентам: — «В годы войны Ленинград был во вражеской блокаде, а сегодня он в дружественной блокаде».
Шолохов наставлял нас, что «главное уметь правдиво писать»…
Тогда не было телевизоров, и мы счастливо избежали псевдознаний, наш разум питался из чистого источника. Я до сих пор помню, как узнав, что выступает всемирно известный биолог- генетик В.А. Энгельгард, все мои друзья поспешили к нему на лекцию, от которой на всю жизнь осталось: Природа творила все живое условно 24 часа, а на человека хватило несколько секунд, но эта поздняя модель наделала очень много зла всему созданному ранее.
- Я же хочу верить, что Всевышний создал этот мир и поставил человека завершить свое творение. Завершить во всех областях нашего многогранного мира.
- Мне тоже хочется в это верить, но с заключением того видного ученого я более, чем согласен, наблюдая за жизнью в наших селах. Облысели горы, потому что человеку надо больше, чем для того, чтобы достойно прожить на земле. Жадность, самый пагубный инстинкт, который пробудился в моих благородных земляках. Ради нескольких золотых, а не питания ради, богатые (не селяне, а уже городские) увеличивают свои стада коз с челюстями-лезвиями, которыми они обглодали горы, помните историю, когда-то лесистой Эллады, и здесь, в наших горах, как травинку, срезают ростки реликтовой арчи. Как тут новые рощи появятся. Кеклики когда-то ходили даже у моего дома. Исчезли тюльпаны, ирисы, уже меньше по весне совершенно удивительных туркменских эдельвейсов. Хищнически распоряжаются люди богатством Сюнт-Хасардага – мандрагорой Туркменской. Она осталась людям как дар богов, а торгаши выкапывают корни ровесника динозавров и, не зная ее тайн, настаивают на водке и за «зеленые» продают больным. Люди умирают с улыбкой на устах.
А когда горы еще были зелеными, Сумбар полноводным, сюда до 1881 года пришли соплеменники Махтумкули с иранских субтропиков Атрека, спасаясь от холеры. Там часто злодействовала и малярия, от которой умер мой любимый Махтумкули.
- Но прежде расскажите, почему выпускник престижного вуза, одаренный человек со знанием арабского, поэт встречает старость здесь в старом доме на окраине села.
- Уверяю вас, поэт никогда не жаждет милостей от правителя, и даже когда тот приближает к своему двору, настоящий соловей не меняет своего голоса. С первым Президентом, так настроившем туркменистанцев на ожидание экономического чуда, я был знаком еще в студенческие годы. Потом с Сапармуратом Ниязовым мы встретились вновь в Бикрова, где я работал на конзаводе экспертом, выполняя работы по международным связям. Он сразу узнал меня, и, помня мое увлечение Махтумкули, предложил работу в музее в Геркезе, сказав, что там уж больно все запущено. Сердце мое озарилось светом. Переехал в Геркез. В музее было тогда лишь 75 экспонатов, в основном, предметы быта той эпохи. Я начал поиски новых экспонатов.
- Но ведь поэт не жил в Геркезе…
- Махтумкули родился на берегу Атрека, в селении Ак Токай — «Белое дерево». Там росла белоствольная туранга. Он писал потом «Кому не ведано имя мое бедное, передайте, геркез он родом, с Атрека». Махтумкули геркезец, а не гоклен, как утверждают другие исследователи. Эти племена отличаются по происхождению. В Огуз-наме сказано, что от Айхана – геркезы, а от Гекхана – гоклены.
О дате рождения и смерти до сих пор спорят. Когда были живы великие ориенталисты, которые оставили фундамент для туркменской науки, на нем, к сожалению, мы пока и сидим, не продвигаясь, так вот они считали, что родился поэт в 1733 году. Я исхожу из этой даты.
- Вы, Аширмурад, говорите о поэте, как о близком человеке, он ваш родственник?
- Я знаю семь поколений своих предков. К сожалению, среди них нет Махтумкули, но я сейчас радуюсь этому, потому, что каждая муха, которая посидела на руке моего великого соплеменника, считает, что с ним породнилась. Извините за злость в моих словах, но псевдородственники немало навредили поэту, как и псевдоученые, которые ничего не изучают, только перепевают друг друга. Многое, что сейчас говорят о Махтумкули на всяких конференциях, это только сладкая болтовня.
Образование он получил в медресе своего отца Довлетмамеда Азади, великого мыслителя, вставшего во главе литературной плеяды того периода туркменской классической литературы.
- Да, Азади существенно обогатил сознание общества того времени новыми идеалами, оставив в наследство так называемые «Проповеди Азади», нетленную поэму «Вагзы Азат».
- В этом произведении отражены вечные духовные ценности, понятия о справедливости и долге правоверного мусульманина, определение его поведения в миру, во главе которого стоит следование лучшим образцам традиционной школы воспитания.
Как уверял уважаемый мной исследователь Назар Халимов, Азади принял мудрость 210 книг по разным областям знаний. То был ученый и святой одновременно. Один из наиболее активных исследователей творчества классика Александр Самойлович сказал, что «Азади равного по учености и таланту нет в туркменской среде 18 века».
- Почему Вы утверждаете, что поэт не учился в Бухаре, не учился в Хиве?
- Махтумкули, усвоив все накопленное отцом, данным Богом талантом поднялся на более высокие ступени учености. Зачем ему надо было еще учиться и чему?
- А как же тогда «Прощай, мой Ширгази!»?
- Сейчас Махтумкули приписывают 217 стихотворений. Не все его. Это видно даже по стилю. В Ширгази учился другой туркменский поэт. Люди тогда были образованные, их души романтические, из которых вырывались и такие искренние строки прощания, не менее поэтичные, чем пушкинские о Царскосельском лицее. Но эти строки не из произведений Махтумкули. Да и я, если б был сыном Азади, не стремился бы в Ширгази.
Такой неправдоподобный расклад жизни поэта дело рук, то есть мозгов, тех, которые продвигали советизацию туркменской культуры. Вся история должна быть совершена только на территории Страны Советов.
- Таких фактов много. Старую Нису – небольшую крепость в предгорьях Копетдага, когда-то на советской территории, но далекую от истока парфян Иранского нагорья, до сих пор в СМИ упорно называют столицей Парфии.
- Меня тошнит сейчас от высоких эпитетов, которыми пестрят наши газеты и речи чиновников. Все сотворенное на нашей земле, называют великим.
- Даже гранаты, как сообщают в новостях, стали в эпоху возрождения гораздо слаще.
- Да еще коверкают наш язык, прибавляя к словам порой совсем ненужные «наме». Скоро будет «туалет-наме». И при этом пишут «великий туркменский язык». Впрочем, давно замечено, что апеллируют высокими словами только невежественные люди. Настоящие мудрые люди, например, прежние академики, которых мне посчастливилось знать, они говорили просто, их слова от ума, их слова от сердца, потому и приятно было слушать, подражать им, следовать за ними…
Махтумкули прекрасно владел многими восточными языками, но трудился над туркменским языком, не выделяя его, считая равным среди прочих. Он оставил нам литературный язык, и незачем его искажать… Поэт не принял бы таких издевательств над языком.
Должны мы уяснить, что Махтумкули был выше всех родовых условностей, которые сегодня съедают сердцевину нашего общества. Да и все восточные поэты были выше быта, мелочей, они мыслили высокими категориями.
Но Махтумкули постоянно занимался тем, чем не любят заниматься сегодня туркменские поэты. Он постоянно трудился. Во-первых, он трудился над совершенствованием языка. Он, конечно же, занимался литературоведением, историей. Он, вероятно, был реставратором, без этого умения трудно содержать в порядке большую библиотеку , доставшуюся от отца и пополненную им.
Он был зергаром, но это не для улучшения своего материального положения. Их семья жила в достатке. Но такая работа нужна была поэту, что сосредоточиться, отстраниться от праздной жизни, от низкопробного духовенства, которое занималось не богословием, а бесконечными ритуалами, не брезгуя и языческими, от которых отвращал Пророк.
- Да, в памяти строчки о том, что с муллами приходит лишь пыль… Это о таких служителях культа, а не об Исламе?
- Да, о таких…
- А колечко, которое в вашем музее, оно подлинное?
- Колечко, действительно, подлинное. Там написано «Менгли», как уверил московский специалист по ранним шрифтам арабского. А другой исследователь, туркменский геолог Анатолий Бушмакин, удивился знаниями поэта в металлургии. Кольцо оказалось из редкого сплава. Это легированная бронза с примесью золота и серебра…
- Какая печальная истории любви поэта! Я восторгаюсь до сих пор кадрами из туркменского фильма, где Менгли босиком под редким в наших краях снегом, поджимая застывшую ногу, читает тайком послание от возлюбленного.
- Да, это замечательный образ. Менгли, ее настоящее имя Яныбек, была из зажиточной семьи, она могла читать. Менгли это для конспирации. Менгли означает «родинка».
- И еще это отклик на восточных поэтов, которых так любил Махтумкули: «…за родинку любимой можно отдать Самарканд».
- Эта любовь была любовью разделенной, она украсила жизнь поэта. Женился же он на своей гельнедже, вдове погибшего брата. Она была любимой всеми в семье, Азади почитал ее за дочь. Ничего преступного по древним законам племени не было в решении главы семьи женить Махтумкули на Акгыз. Она умерла немного раньше мужа. Поэт горько печалился, что остался без нее на старости лет. Детей у них не было.
- Откуда же столько родственников?…Понимаю по вашему взгляду, вопрос совсем лишний.
- На родине Махтумкули мы как-то вспоминали об этом древнем обычае левирата, оставшемся с древних времен у многих народов мира, с Кара-ишаном. А как мулла Махтумкули мог противиться воле своего отца, уважаемого ахуна!? Иначе стал бы изгоем в том обществе. Да и Менгли и поэт были, не надо забывать, из разных племен. Менгли-то гокленка из рода шихбеки. Геркезцы попроси у них девушку, то вряд бы им ее отдали. Племенная эндогамия и сейчас сильна при выборе невесты, а представляете, что было тогда…
Кара-ишан тоже изменил судьбу по воле отца. По этому поводу он поделился, что в юности полюбил девушку с ювелирного магазина. Но отец сказал, возьми ту девушку, которую мы выбрали тебе. Пришлось подчиниться. Так вот тот земляк поэта резюмировал, что у туркмен не так, как у европейцев, которые сначала любят, а потом, женятся. Туркмены сначала женятся, потом любят.
- Да, а потом любят и другую женщину…
- Но это скрытая форма двоеженства.
- Вы говорите о браке да еще с точки зрения мужчин. А я о любви. У меня много соседок-туркменок из разных племен и знаю, что они придают большее значение любви, чем их мужчины. Отец наказывает загулявшего сына, а мама всегда стоит в его защиту, говорит, что сын ничего не сделал плохого, он же полюбил и та девушка его полюбила. И все мои туркменские подруги печалятся о судьбе Менгли. Ах, как ее любил молодой поэт! Колечко вот подарил, сделанное своими руками…
- Так продолжим же о кольце. В 1919 году самый богатый в Сумбарской долине Аннакурбан-ахун, он в Хиве получил этот высокий титул, почувствовав приближение смерти, раздавал родственникам по обычаю на память свои ценные вещи. Кому достались халаты, кому дорогие серебряные украшения. Только ученику он передал маленькое невзрачное кольцо.
- Зачем мне эта безделушка?
- Это кольцо Менгли…
Потом оно попало в мои руки, чтобы передать как самую ценную реликвию в музей Махтумкули, где напомню, с 82 года я работал главным специалистом. Кстати, ахун не легенда. В 1913 году Алексей Беляев, очень значительный исследователь восточной культуры, встречался с реальным Аннакурбаном-ахуном и видел у него рукопись Махтумкули.
Но вот чайник, который хранится в музее, и который будто бы поэт привез из Индии, есть легенда, а точнее, придумка. Так уверял меня Аширмурад:
- Я внимательно изучил этот «экспонат». Эта посудина украшена узорами с голыми женщинами. Непозволительно правоверному возить с собой такое.
- В продолжение предыдущей темы, а откуда же тогда глубокая печаль в таком уже устойчивом словосочетании, как «Фраги — разлученный со счастьем»?
- Неправильно перевели. «Фраги» это не «праги» – «отдаленный». Зия Буниятов, известный ученый-востоковед, сказал в 1992 году мне: «Сначала изучите имя поэта, а потом ведите дальше свои исследования. Фраги — это мир, покой, уединение.»
«Махтумкули, твое имя стало Фраги, будь подальше от толпы людской…»
Все цитаты из стихов Махтумкули даю в вольном переводе рассказчика. Не задумываясь и на миг, он синхронно их переводил с туркменского, вынимая из памяти или для большей достоверности, читая по рукописи, которую он как-то привез из Мары.
- Не употреблял, например, поэт и слова «туркмен», как теперь в переводах его стихов. Он говорил «турки». «О, тюрки, если б вы дружить могли, мы б осушили б Нил….».
- Классики востоковедения тоже используют слово «турки» (ударение на втором слоге), оно сохранилось в названии государства Турция, именно такое политическое имя имели племена, родоначальники великой династии сельджукских правителей…
А где действительно побывал поэт?
- Он ходил с караваном по земле Индостана, где была мусульманская среда, сейчас это Пакистан, дошел до Лахора. От Атрека всего-то 1200 км. Не раз был в Азербайджане. Совершал паломничества к хаджи Ахмаду Ясави, на могиле которого железный Хромец, он же Тамерлан, создал величественное надгробие. Об этих путешествиях есть упоминания в стихах.
- А что еще есть в музее от Махтумкули?
- Только его эпоха и свидетельства любви к нему народа. Но мог быть еще один экспонат. Я не настоял и очень жалею.
- Как это случилось?
- Вернемся опять к тому Аннакурбану-ахуну. Есть многие свидетельства, как я уже сказал, что поэт умер от малярии. Похоронен был по его завещанию рядом с отцом. Но какая из двух могил принадлежит именно Махтумкули, установил все тот же ахун. В 1893 году он встретил 110 летнюю старуху, дочь известного ахуна. Она указала, где лежит Махтумкули, но удивилась, что он назвал его поэтом. Мы, сказала старая женщина, тогда называли его просто ученым человеком, муллой. Ученость и тогда почиталась выше поэтического дара.
Она описала ахуну внешность муллы: был среднего роста, красивые «бараньи глаза», бурые волосы, бороду хной не красил. И еще сказала та старая женщина, что мулла Махтумкули был молчаливым человеком. Наверное, таким, как Гоголь или Чайковский. Пушкин тот был холериком. Он спровоцировал множество дуэлей, но всегда стрелял в воздух. Дантес знал об этом и сразу прицелился прямо в сердце. Вызов на дуэль произошел в 104 аудитории, где я слушал лекции. При Пушкине это было то самое австрийское посольство. А женщины все же больше любят сангвиников, таким был Сергей Есенин.
- А когда до экспоната дойдем?
- Успокойтесь, мы на верном пути к нему. Махтумкули прожил пятьдесят восемь лет. И та всепомнящая старуха сказала тоже, что мулла не дожил до шестидесяти. Когда ахун и его сподвижники увидели, что могила Махтумкули расположена не позади, а впереди его отца Азади, то растерялись, оказались в смятении. Сына по нашим правилам должны были положить позади или рядом с отцом. Но потом поняли, положили так только потому, что все места вокруг Азади были к тому времени уже заняты другими родственниками. В 1982 году иранцы сравняли землю вокруг двух могил, перезахоронив 20 мешков костей родственников …Красиво стало, но это не по-человечески…
Помню первое посещение могилы Махтумкули в Иране 17 мая 1991 года. С нами был Туркменбаши. Он был тогда очень искренним, и мы все очень верили в него. Был солнечный день. И вдруг я увидел, рядом с могилой лежит палка. 110 см длиной, 25 см толщиной. И я понял. Она самая. Та, которую по обычаю воткнули в могилу поэта на его похоронах. Для приглядности могилы при посещении ее высокими гостями палку обрубили, но оставили рядом. Моя рука потянулась к ней. Мозг лихорадочно работал. Это же, думал я, не воровство. Палка должна быть в музее, но бывший посол СССР в Иране Клыч Кулиев меня остановил. Он был уверен, что меня обязательно арестуют за это. Люди из советской жизни боязливые, у них уже в крови всех и всего бояться. На следующий свой приезд я уже не увидел палки, но спросил местного охранника, где она. Мне ответили, что к очередному моему приезду мне обязательно сообщат…
- А где еще побывали?
- В 1989 году в Лондоне, спонсировал поездку иранский соплеменник Махтумкули. И, конечно же, сразу посетил Британский национальный музей. Конечно же, первым делом в отдел восточных рукописей. Там, оказывается, хранятся совсем не оригиналы стихов, а диван 1842 года, то есть сборник стихов туркменских поэтов: Махтумкули, Сеиди, Зелили, Талиби. Тюрколог Вали (Уильям) прямо сказал, что хранят у себя только поэтов первой величины, этого рейтинга тот диван у них не достиг и потому могут отправить сборник стихов на родину поэтов. Но диван и до сих пор там. Это хорошо. Там лучше сохранится. Высший рейтиг, кстати, у Абу Али ибн Сина, известного как Авицена.
Зато очень гордятся рукописью стихов Махтумкули в библиотеке Салтыкова-Щедрина, которую обнаружил А. Самойлович и передал в дар.
Есть очень достойные рукописи в Национальной библиотеке Самарканда, переписанные по заказу бухарского эмира. В Ташкенте — тоже, по заказу тех, для кого стихи туркмена Махтумкули имели, несомненно, большой рейтинг…
Солнце давно зашло, замычала корова, пришедшая с пастбища. Хозяин поспешил замесить ей что-то в тазу на ужин…
- А где хозяйка?
- Как-то не получилось у меня ни с одной. Так и живу бобылем в старом отцовском доме. Книги храню в Бахардене у друзей. Боюсь, что в дни безденежья начну их продавать.
- А кто будет доить корову?
- А зачем, у нее есть теленок. Ему молоко нужнее.
Уже и полночь пришла, а мы все говорили и говорили. Я упросила постелить мне в саду. Всю ночь прослушала разные пугающие шорохи, непонятных ночных птиц, среди которых узнала только филина, а потом сама пугала кошку, которая все норовила растащить по двору из мусорного ведра пакеты от бутербродов. И все соображала, а зачем хозяин среди ночи стучит чем-то в дальней комнатке-кухне?
К рассвету поняла. Он поставил передо мной на стол сковороду с жареной картошкой. Там все живут небогато. Как рассказала попутчица, с утра многие горцы думают над тем, что найти на обед, а потом — чем поужинать. А иногда и не находят. Картофель почти праздничное блюдо. Торопясь успеть к автобусу, я, дожевывая жаренку, все же спросила, а кем вас считать? Исследователем, экспертом, поэтом?
- Нет, я просто служитель культа Махтумкули. Живу по принципу моего любимого поэта «Если яд от друга – выпей. Если мед от врага — вылей»…
Мои рубаи издали недавно иранские туркмены. Дождется своего часа и книга «Жизнь Махтумкули», которой я отдал всю свою жизнь.
Торопился и Аширмурад. Позвали к умирающему прочитать прощальную суру. А кто еще на туркменской стороне среди потомков соплеменников муллы Махтумкули знает теперь арабский?
… Долгой дорогой я философствовала о смысле нашей жизни на примерах двух очень одаренных туркмен, питомцев детдомов и выпускников ленинградских вузов, людей неравнодушных к поэзии и влюбленных в культуру своего народа. Но какие они разные, какие разные у них жизненные пути…
«Если яд от друга – выпей. Если мед от врага — вылей».
Ильга Мехти
