Помню, много лет назад посещала Ашхабад журналист-одесситка. По итогам двухдневного восторга от приема написала в своей газете, что наш город низкорослый, За “низкорослый” я, конечно, обиделась – Одесса тоже вверх тогда не очень-то стремилась. Сталинская архитектура Ашхабада, конечно, была достаточно скромна в масштабах и декоре. Скорее всего, это было связано с тем, что город после землетрясения вынужденно застраивался практически с нуля.
Строили быстро, прочно, но бедно. Та же одесситка написала, что в глубокий застой советского периода, когда фактически обесценили любое творчество (одесситы в своих газетах и не такое могли позволить себе писать даже в то строгое время), в Ашхабаде появилось здание, о котором говорят уже в мире, как одном из самых ярких и гармоничных произведений советской архитектуры. Это так она о Туркменской государственной библиотеке имени Карла Маркса, за которую архитектор удостоен Государственной премии СССР. Действительно, многие в культурной среде того времени заметили ашхабадское творение из бетона. В одном популярном тогда фильме даже упомянули с восхищением имя автора.
Бетон считали современной находкой, а между тем этот строительный материал использовался еще в древнеегипетских пирамидах и даже при строительстве великой Китайской стены. Потом технология его изготовления была утеряна, как многое. И вновь была открыта в конце XIX века. И все-таки долго к бетонной архитектуре относились, как к архитектуре из материала без изыска. Вспомните унылые безликие кварталы многоэтажек, которые, кажется, почти одинаковы во всех странах. Но, оказалось, и бетонные блоки могут быть на редкость хороши, если их делает Мастер.
Я и мои друзья, которые с 13-14 лет имели читательский билет в старую библиотеку, разместившуюся во времянках на бульваре Карла Либнехта, ждали с нетерпением открытия новой. Знали, что ее строит Ахмедов. Абдулла Рамазанович был к тому времени главным архитектором города и его фамилия часто склонялась в устах и тех, кто поругивал его за медлительность строительства, и тех, которые восторгались обликом будущего творения и называли автора проекта последователем великих новаторов в архитектуре француза Ле Корбюзье и японца Кензо Танге.
Потом в дни открытия уже все вместе восторгались функциональностью библиотеки. Не верилось, что можно взять книгу и уйти с ней в любой уголок, усесться удобно, как дома, и замкнуться ото всех. Потом зимой и библиотекари, и читатели мерзли, потому, что строители не могли настроить отопление… Наступила весна, и мы вновь наслаждались уютными уголками, фонтанчиками, даже зеленью среди бетона, воспринимая, как изыски, и аскетичность стен, и отпечатанную в бетоне древесину, и некую потертость красного и синего ковролина, и пластику настенных рельефов. Фактура бетонной поверхности здания тоже была нарочито груба, но автор заставил увидеть именно в этом смысл бетона, не позволяя его маскировать штукатуркой, облицовывать его камнем, плиткой, тем более несовместимым с ним мрамором. Это грандиозное здание его друзья — авангардисты, но понимающие и ценящие классическую архитектуру — называли Парфеноном.
Произведение, казалось, было неподвластно времени…
Ашхабад – пристанище многих удач архитектора Ахмедова, его творческого подъема, воплощения задуманного, здесь выигрывались конкурсы и смотр, появлялись единомышленники, друзья… Именно друзья-соратники помогли выстоять Ахмедову в перестроечный период ашхабадских гонений за его принципиальность и бескомпромиссность в отстаивании интересов профессии. Мощное движение поддержки приобрело тогда всесоюзный характер. Вспоминает, ныне немецкий художник, хотя живет и работает в Австрии, признанный скульптор-монументалист, победитель международных конкурсов Вадим Космачев: «… Ахмедов хотел установить при нем современную нефигуративную скульптуру. В этом проекте участвовал не только я, но и Эрнст Неизвестный, скульпторы Лемпорт и Сидур… В качестве рабочих мне дали заключенных из колонии строгого режима, находившейся неподалеку. И вот в центре советского города, столицы республики, к тому же на площади Фридриха Энгельса (Здесь скульптор не точен), возникает парящая в небе 20-метровая вантовая конструкция. Эта ситуация глубиной своей абсурдной несовместимости между господствующей идеологией и полученным результатом была причиной скандала, докатившегося до Москвы. В обычной ситуации на такой площади ставили памятник Марксу или Ленину, а тут – вантовая конструкция».
Прошло совсем немало времени, и все, что было накоплено в пылу горячих споров, отстаивания идей, все это потеряло смысл, и бетонную классику признали безликой и ненужной. Возобладал вкус обывателя. А таким давай все гламурненькое, с завитушками, непременно высоченное и так, чтобы из мрамора. Нет, это не вкус туркмен, которым я всегда восхищаюсь, рассматривая росписи потолков мавзолеев или вглядываясь в ювелирные стежки вышивальщиц. Мрамор, как и бархат, как и многотонные люстры и золоченые урны — это менталитет нуворишей, отдельных граждан, внезапно разбогатевших от продажи энергоносителей, и которым хочется как-то выпятить себя, свой дом, свое министерство, свой город, и этим самым возвеличить свою личность.
Вспомнила. Как-то я в поезде одна мама долго искала носочки сына на второй полке, а потом села и сказала: «Не нашла и не надо!». Сынок подошел и сказал: «Мама, давай опять искать, носки деньги же стоят». А кто из современных туркменских богачей теперь деньги считает, если согласны уничтожать очень добротные здания, историю города. Ради справедливости, скажем, что тратят они бездумно и безумно не свои, а народные средства. Хотя по правде, страсть к мрамору это даже не от богатства, а от безграмотности и некого хвастовства. Как-то с одного официального мероприятия меня до дома довозил на своей машине местный молодой человек, преподаватель кафедры всеобщей истории. Он решил, что я журналист приезжий, российский, и стал рассказывать об архитектуре Ашхабада, уверяя, что Ашхабад — первый в истории мировой архитектуры город из мрамора (!?). Я подумала, что ослышалась, но переспросила, а потом задала вопрос: «А как же античная Греция?». Он посмотрел на меня уже глазами врага…
Историческое наследство Ашхабада для большинства пустое место. То, что определяло уходящую эпоху, что, действительно, делалось на века, то сносилось или покрывалось мрамором. По распоряжению Туркменбаши главный фасад знаменитой библиотеки был облицован мрамором. И пропал дух бетонного «Парфенона». Конечно, это испортило здание непоправимо. Это не единственное испытание, которое стойко выдержал Абдулла Рамазанович. Он был мужественным, сильным и гордым. Потом была новая жизнь. Новая архитектура. Новая судьба в архитектуре. Он первый главный ученый секретарь отделения международной Академии архитектуры в Москве. Он руководит мастерской в «Моспроекте-2». Он создает проекты «белых журавлей». Но тяжелая болезнь все же его сломила…
Вот уже и прежняя главная городская площадь Карла Маркса (я только о площади жалею, но не о немецкой фамилии) потеряла свой статус, административный центр смещен на площадь по соседству, к Президентскому дворцу. А здание — символ ушедшей эпохи, классика… стало непрестижным, в него поместили детскую библиотеку, и ходят слухи, что скоро снесут, как снесли здание Каракумстроя.
Ахмедов построил прекрасное здание, но библиотекой его сделали сотни квалифицированных специалистов. Они быстро переехали из времянок и обжили это громадное помещение, гордились им. Надо сказать, архитектура здания обязывала. Библиотекари моментально включились в помощь читателю, так как обладали опытом и знаниями в своем деле. Было приятно почувствовать в их окружении высокой меры душевный комфорт. Те, «наши» библиотекари, они, действительно обладали профессиональной этикой, о которой забыли многие молодые работники, которых я встречаю в новой, но, к сожалению, так мало посещаемой ашхабадцами библиотеке «со львами».
В «Парфеноне» было кафе Парфия. Кто-то еще помнит, что это название скоро отменили, и шептались тогда, что это в ЦК были против него. Там утверждали, что к Туркмении эта древняя могущественная держава не имеет никакого отношения. А мы, студенты очень довольные, что имели свободный доступ ко всем периодическим изданиям Союза, и книжным новинкам, жадно искали и читали все об истории Туркменистана, спорили, обменивались научными новостями, не могли согласиться с таким утверждением. «Книга — друг одинокого, а библиотека — убежище бездомного», — так выразил свое отношение к такому очень необходимому объекту культуры один поэт. Та библиотека звала на выставки художников, на музыкальные вечера. Там выступал чудесный хор работников библиотеки. Помню, его руководитель говорила, что выступая, они сами получают большое наслаждение. Я старалась осознать это, еще непонятное тогда мне, чувство радости от самовыражения. Устраивались выставки-продажи самоделок. С тех пор у меня в доме какие-то славные салфеточки, связанные крючком. Поверьте, все это организовали сами библиотекари и делали от души. И опять же повторю, к этому размаху их деятельности обязывала неординарность здания.
А дружный коллектив библиотеки — отдельная тема, которую мы всколыхнули совсем недавно в письмах с моей израильской подругой. Она вспоминала о маме, старейшем работнике «той» библиотеки Софье Семеновне Дегтяревой: «Это был огромный мир, в котором я выросла и все дети сотрудников тоже. Мама пришла в «старую» сразу после землетрясения. Долгие годы была руководителем в профсоюзе, то есть всех хоронила, со всеми рожала, всем привозила уголь и дрова и картошку. Каждый год клялась и божилась, что отведет свою кандидатуру на очередных выборах, но… опять продолжала распределять путевки, вытирать слезы и прочее. И так много лет подряд. Работников я многих помню, это была одна семья. Как они радовались новой библиотеке. В Ашхабаде еще живут некоторые сотрудники. Они же и устроили поминки моей маме, когда она скончалась в Израиле. За это я им очень благодарна. Все же жизнь моей мамы прошла, в основном, в стенах библиотеки. А в Израиле, мама каждый вечер перед сном выбирала маршрут и ходила мысленно по библиотеке, по Ашхабаду, по городу, который уже так неузнаваемо изменился, а в маминых воспоминаниях продолжал оставаться прежним. Ты должна найти людей, рассказать о них. Найди Таню Бердникову. У нее замечательная память и она много лет проработала в библиотеке. Это будут «поминки» по ушедшему времени, по зданию нашей любимой библиотеки, которое мы считали своим вторым домом, куда, помнишь, приглашали друзей пообщаться в огромном здании у фонтанчиков, о которых позаботился наш талантливый Ахмедов. Да, там прошла наша юность. И это здание никогда не забудем мы, как и все ашхабадцы той поры, где бы они сейчас ни жили. Неужели это великолепное здание переживет маму лишь на несколько лет?!
Хорошо, что она теперь об этом не узнает…
Ильга Мехти
