О культурном феномене
Мусульмане создавали халифат с помощью меча. Арабы брали в плен и казнили тех, кто оказывали им сопротивление и не платили «налог с неверных». Но, тем не менее, сила Творца преображала мир. И это преображение сознания людей шло с помощью слова, с помощью калама – тростникового пера. Мерв собрал целую плеяду ученых, выдающихся во всех областях науки.
«В период существования Сельджукской империи (1037-1157) наука и культура достигли своего наивысшего развития. Продвижение сельджуков на Запад положительно отразилось на культурной жизни халифата. Они выступили в роли распространителей развитой культуры Ирана и Средней Азии» – такое мнение изложил туркменский ученый Алмаз Язбердиев в своей книге «Письменные системы и библиотеки Туркменистана с древнейших времен до ХIII века».
Правление Мелик-шаха и его мудрейшего «устроителя государства» визиря Низам-аль-Мулька, оказалось, любимое нами обоими время в истории Мерва. Правители тогда щедро оплачивали труды поэтов и ученых, содержали медресе, библиотеки. Мы со спутником спустились уже по реальным ступеням в пространство, уходящее в подземную глубину, обнаруженное годами ранее туркменскими археологами. Они тогда очень радовались ходу раскопок. Библиотека! Но потом сокрушались. Нет, опять не то. Мечтали обнаружить знаменитое книгохранилище или хотя бы обсерваторию, в которой работал астроном Омар Хайям. Ах, нет, опять мечеть! Так и не нашли до сих пор ни одной из десяти крупнейших библиотек славного города. Если б монголы не напали на город, Мерв бы до сих пор хранил сокровища изящной словесности Ислама.
В 11 веке Мервом правили уже сельджуки. Султан Мелик-шах построил крепость. Городские стены были лучшие в средневековой фортификации. Эти глиняные валы давно распахали. А теперь руины исследовали члены международной туркменско-британской экспедиции. Кругом солончаки да исторический песок, редкие оплывшие глиняные памятники и заросшие русла каналов, хотя у сельджуков все было: и Дом правления и дворец, соборная мечеть и базар, а также всегда так необходимая людям во все времена тюрьма. Не стоит удивляться тому, что все растаяло во времени, заброшенные каменные города и те за годы рассыпаются. Но у нас на двоих было достаточно воображения, чтобы оживить столицу славного Хорасана. Ее называли Шахиджан, что означает «душа царей». В то время это был политический центр сельджукской державы. Считалось, что лишь два города достойны были звания «матери городов» в мусульманском мире. Это Мекка, где родился Пророк, и Мерв, имевший большой авторитет, благодаря взлету Сельджукской империи. Хотя оба эти города расположены в пустыне, они расцветали удивительными садами на берегах рукотворных каналов. До двенадцати тысяч людей заботились о плотине на Мургабе, чтобы наполнить многочисленные бассейны, полить обширные огороды в пригородах. Мервские овощи отправляли к столу привередливых арабских владык, да и за тончайшим шелком стали посылать уже не в Китай, а в Мерв. То был город прославленных полководцев, мудрых визирей, искусных строителей, ремесленников и поэтов. Мы бродили по улицам, где дома росли так быстро, что уже срослись друг с другом, и потому ленивый летний ветерок задувал не в каждый проулок, не в каждый двор, даже не в каждую расщелину.
А на базарной площади услышали гомон большой толпы: индийцы, евреи, арабы, персы, загорелые люди степей. Разные лица, одежда, говор, имена богов. Там все смешалось: арбы и колесницы, караваны верблюдов, невозмутимые слоны с поклажей. Несколько всадников неслись вскачь через площадь. Это гонцы с распоряжениями величайшего и прозорливейшего защитника веры и справедливости Мелик-шаха. Высокие дородные люди в искусно закрученных тюрбанах, шелковых халатах шептали молитвы, возводя глаза вверх и, проводя ладонями по бороде, выдыхали. О, Милостливый!
«Пыль, возможно, Зухрой яснолицей была!»
Да, в Мерве жил и творил Омар Хайам! Мелик-шах из своего стольного Исфахана переезжал в любимый Мерв всегда в окружении большой свиты, и, конечно же, брал с собой Абул Фатх Омар ибн Ибрахим Хайяма. Правда, биографы не всегда упоминают о его мервском периоде жизни. Что с них взять! Они были, в основном, арабо-персидского происхождения, и потому многие достижения приписывали только культуре своих стран. Такова уж, видимо, участь многих поэтов, о судьбе которых мало фактического материала. Такова уж, видимо, участь городов, отстаивающих честь быть городом поэта – Гомера ли, Хайяма ли. Придворный астролог, он же придворный врач, умеющий не только лечить тела, но и врачевать стихами души людей, наслаждаясь, щедростью туркменской осени, буйством ее желтых красок, выбирал на мервском базаре из конусом сложенных дынь самую ароматную «вахарман». С дыней спешил к развалинам Гяур-калы. Там еще укрывались гяуры (зороастрийцы), гонимые Исламом. Хотя во всех пригородах-рабадах Султанкалы пышные виноградные лозы роняли спелые гроздья в жирную пыль, только они, гяуры, могли готовить древний хмельной напиток. Старики, совершив ритуальное возлияние, вспоминали любимую историю. Она о том, как вскружило их мервское вино голову одного зороастрийца, правителя Мерва, и как возжелал тот себе в жены юную деву Вис, сердце которой, увы, было отдано его молодому усатому племяннику Рамину. О, парфянские времена, давшие миру один из замечательных любовных сюжетов.
Когда Поэт выходил за городскую стену, он шел непременно через старое кладбище. Там при Исламе уже не хоронили, возможно, оно осталось с той далекой парфянской эпохи, когда жили и любили друг друга прекрасная Вис и не менее прекрасный и мужественный Рамин. Приближенный султана шел к развалинам старой крепости по совету мудрейшего визиря. Блюститель нравственности визирь Низам-аль-Мульк, автор популярного в тех веках пособия «Наука управлять», давая рекомендации приближенным султана, советовал вино пить в загородных кушках-поместьях, подальше от глаз единоверцев. Воздержание от принятия опьяняющих напитков – требование Ислама, но вино продолжали пить и в мусульманском Мерве. Вино стало одним из «героев» творчества Хайяма: «Вино – алхимик: превращает разом в пыль золотую жизненный свинец…». Многие современные поклонники творчества поэта печалятся, что «винной» темой ограничился его талант. Культовое парфянское вино кружило голову поэту-суфию, и рождало «вздорные» мысли. Под его легким каламом – тростниковой палочкой для письма — они превращались в божественные рубаи, любовно сохраняемые потомками: «Цель творца и вершина творения – мы. Мудрость, разум, источник прозрения – мы». Следует уточнить, что четверостишия «виночерпия» Хайяма пронизаны не призывом к винопитию, а суфийской символикой, согласно которой «пить вино», значит овладевать Божественной мудростью. В суфизме «вино» – символ круговорота жизни, вечного движения, вечной смены форм, вечности Божественной истины.
Постараемся сопоставить факты. Может, именно на том кладбище нашел последний приют тот самый мервский царь-неудачник. Как известно, царей-зороастрийцев погребали в земле. Тогда, может быть, именно на старое кладбище унесли для вечного упокоения и уже престарелых Вис и Рамина, ставших героями парфянского литературного произведения, одного из самых древних любовных романов. Нас волновали подробности лишь потому, что там, на кладбище, английские археологи нашли останки гончарной мастерской. Хайам, весьма возможно, туда спешил не раз за винным кувшином. Туда, где в мастерской горшечник тихо напевал, вращая нижний круг ногой, на верхнем – руки обминали тело кувшина. Так здесь всегда лепили. Гончар обрадовался и гостю показал кувшин, нахваливая глину, и рассказал, что к ней поближе, он перенес на кладбище гончарный свой станок. В руках и глине, в шуршании кружала, в прекрасном теле кувшина открылось нечто большее поэту: «Я к гончару зашел: он за комком комок Клал глину влажную на круглый свой станок. Лепил он горлышки и ручки для кувшинов Из царских черепов и из пастушьих ног…». Так вот, горшечной мастерской, на старом кладбище рождалась канва бессмертных строчек о бренности и скоротечности земного бытия.
Тонкая, светлая пыль. Это же прах, усыпанный черепками, и так хотелось верить, того горшка, что «жил когда-то…». А ноги погружались в прах дворцов, страстей великих, а пыль с лица счищали осторожно, ведь «Пыль, возможно, Зухрой яснолицей была!». Хайям к разгулу не зовет, он призывает к размышлению, чтобы понять всю сущность жизни, чтоб не забывать о ценности ее мгновений.
Память земли
Вспоминая ученых, поэтов Ислама, мы шли с английским спецом шли по мервской земле. От гофрированных стен Гызкала до Дома загробной жизни султана Санджара. Как фараоны, строил он мавзолей, долго и тщательно еще при жизни. Время пощадило строение. Облетело, конечно, небесно-голубое покрытие купола. Когда-то оно сияло, всплывая над городом, садами и полями. Интуицию туркменского зодчего Мухаммеда ибн-Атсыза ас-Серахси с полным правом можно считать гениальной. Конструкция – куб, без избытка декора, легка и изящна сквозная аркада, а устройство купола оставили позади Филиппо Брунеллески, создавшего знаменитый купол Санта Мария дель Фьоре во Флоренции. Об этом рассказывала специалист по восточной архитектуре восхищенная Г.А.Пугаченкова: «…Если бы даже весь Мерв исчез без следа, если бы не было исторических сведений, свидетельствующих о былой славе, а остался бы лишь один этот памятник, сам по себе он позволил бы представить былое величие города». Творение сельджукского мастера будет притягивать взоры еще многих поколений. Владимир Луговской, первый из советских поэтов, открывший это совершенство союза идеи и жженого кирпича, оставил нам строки: «…Если б я в Бога веровал И верой горел, как свеча, На развалинах древнего Мерва Я сидел бы и молчал…». Все значительные строения Мерва растаяли во времени, но остался мавзолей. Не это ли подтверждение мастерства Мухаммеда ибн-Атсыза ас-Серахси, судя по фамилии, безотцовщины, сироты, о таланте которого помнят века.
У стен величественного памятника приезжие издалека разжигали огонь под казанами, свежевали баранов, то есть совершали ведический обряд жертвоприношения, точно так, как делали их предки многие тысячи лет назад. А мы шли к цитадели Гяур-кала, которую давно покинули зороастрийцы. Шли дальше и дальше по изрытой археологами земле, которую не раз опустошали враги, но которая помнит царей, ее восстанавливающих, поэтов, ее воспевающих, людей, воздававших хвалу Создателю за счастье на ней жить.
Ильга Мехти
